Кгб против мвд. история первой официальной войны силовиков в ссср. Как брежнев едва не стал жертвой интриг кгб

После отставки Хрущева на пленуме председатель КГБ Владимир Ефимович Семичастный был переведен из кандидатов в члены ЦК КПСС. Его поздравляли, ему завидовали. Но в реальности он ступил на лестницу, ведущую вниз.

Когда Хрущева убрали, Семичастный позаботился о своих подчиненных – более семидесяти чекистов получили генеральские звания. И сотни сотрудников КГБ удостоились орденов и медалей. Брежнев знал, что с людьми в погонах надо ладить, и звездочек не жалел.

Тогда и самого председателя КГБ, никогда не служившего в армии и вообще не военнообязанного (по причине порока сердца), произвели сразу в генералы.

Владимир Ефимович Семичастный родился в Днепропетровской области, но к днепропетровскому клану никогда не принадлежал.

– На посту председателя КГБ мне открылись секреты взаимоотношений в высшем эшелоне власти, – рассказывал Семичастный. – Я и не знал раньше, где какой клан, землячество, из какого хутора кадры подбираются. А тут начинаешь обращать внимание, почему у председателя Совета министров Косыгина пять заместителей из Днепропетровска, откуда и сам Брежнев. Тут уж понимаешь, с кем и как себя вести.

Придя к власти, Брежнев стал подумывать о смене председателя КГБ. Семичастный, понимая важность своей позиции, не хотел уходить, хотя Леонид Ильич ему довольно прозрачно намекал, что нужно освободить кресло на Лубянке. Однажды он позвонил Семичастному:

– Володя, не пора ли тебе переходить в нашу когорту? Может, в ЦК переберешься?

Семичастный ответил:

– Рано еще. Я в КГБ всего три года. Думаю, надо повременить.

Больше Брежнев к этому предложению не возвращался, но дал Семичастному понять, что вопрос зреет.

В 1967 году Брежнев избавился сразу от трех сильных и самостоятельных фигур, которые его недолюбливали. В мае он снял Семичастного с должности председателя КГБ, в июне убрал Егорычева с поста первого секретаря Московского горкома КПСС, а в сентябре Шелепин перестал быть секретарем ЦК.

В принципе шелепинское окружение предупреждали, что готовится расправа. Один известный певец пришел к Николаю Месяцеву, вывел его будто бы погулять и на улице по-дружески рассказал, что накануне пел на даче у члена политбюро Андрея Павловича Кириленко, очень близкого к Брежневу. И случайно услышал, как Кириленко кому-то говорил:

– Мы всех этих молодых загоним к чертовой матери. Шелепинскую команду подслушивали, хотя Семичастный был председателем КГБ.

– Мне рассказали, что помимо той службы подслушивания, которая подчиняется Семичастному как председателю КГБ, есть еще особая служба, которая подслушивает и самого Семичастного, – говорил мне Николай Месяцев. – Я Владимиру Ефимовичу об этом сообщил. Он удивился: «Этого не может быть!» А я твержу: может...

7 марта 1967 года, когда в Москве готовились достойно отметить Международный женский день, дочь Сталина Светлана Иосифовна Аллилуева, которая находилась в Индии, пришла в американское посольство в Дели и попросила политического убежища. Ее немедленно вывезли в Италию, потом в Швейцарию, а оттуда уже доставили в Соединенные Штаты.

Брежнев сильно разозлился, но, хорошенько подумав, сообразил, что нет худа без добра. Бегство Светланы Аллилуевой оказалось удобным поводом избавиться от человека, которого он не хотел видеть рядом с собой, председателя КГБ.

Могли быть у Брежнева реальные основания сомневаться в лояльности чекистов?

Петр Шелест рассказал, что 5 декабря 1966 года он был в Тернопольской области. Поздно ночью к нему попросился на прием начальник областного Управления госбезопасности Л. Ступак. Доложил о ситуации в области, а потом перешел к главному, ради чего пришел. Он сообщил Шелесту, что в области побывала большая группа работников центрального аппарата КГБ. Московские чекисты, не стесняясь, говорили о Брежневе. По словам начальника областного управления, «москвичи Брежнева не любят и как государственного деятеля всерьез не принимают. Говорят, что он случайный человек, пришел к власти в результате дворцового переворота, потому что его поддержали доверчивые люди. Ни умом, ни организаторскими способностями не блещет, хозяйства не знает. Он интриган и артист, но не для большой сцены, а для провинциальных подмостков. Можно только удивляться, что человек с такими личными качествами оказался во главе ЦК КПСС...».

Шелест оказался в сложном положении. Сделать вид, что ничего не произошло, он не мог. Что мешало тому же Ступаку обратиться непосредственно к Брежневу и сообщить, что Шелест пытался скрыть эту историю? Самому идти с этим к Брежневу тоже рискованно: гонец с плохими вестями может поплатиться головой.

Петр Ефимович попросил начальника областного управления изложить все на бумаге. А сам по привычке обратился за советом к Подгорному. Тот ответил:

– Смотри сам, как поступить. Но имей в виду – тебя могут неправильно понять.

Тем не менее Шелест решил, что окажет новому хозяину большую услугу, если сообщит о настроениях в центральном аппарате госбезопасности. Подгорный передал Брежневу, что у Шелеста есть тема для разговора один на один.

Утром 8 декабря Шелесту позвонил Брежнев и просил завтра же утром быть у него, причем сказал, что высылает за ним самолет Ил-18, чего раньше не было.

– Ты, Петр Ефимович, вылетай пораньше, нам надо встретиться и поговорить до заседания политбюро, которое начнется в половине второго, – сказал Брежнев.

На следующий день в 12.30 Шелест был на Старой площади. Беседа с Брежневым была долгой. Сначала Шелест докладывал о положении в республике, но Брежнев слушал его рассеянно.

Тогда Шелест перешел к главному – пересказал разговор с начальником тернопольского Управления госбезопасности и передал написанный им рапорт. Брежнев его прочитал. Вид у Леонида Ильича был растерянный, губы посинели.

Он поинтересовался, кто еще об этом знает.

Шелест ответил, что никто, кроме Подгорного, которому изложил это дело без подробностей.

Владимир Ефимович Семичастный был обречен. Брежнев исходил из того, что офицеры госбезопасности никогда не позволят себе так откровенно высказываться о генеральном секретаре, если не знают, что таковы настроения руководителя ведомства.

19 мая 1967 года на заседании политбюро Семичастный был снят с поста председателя КГБ. Петр Шелест подробно описал эту сцену в своих воспоминаниях.

Перед заседанием политбюро Шелеста пригласил к себе Брежнев и сказал:

– Имей в виду, что сегодня мы будем решать вопрос об освобождении Семичастного от должности председателя КГБ.

Для Шелеста это было неожиданностью:

– А какая причина?

Брежнев хотел уклониться от разговора:

– Много есть поводов, позже все узнаешь. Я пригласил тебя, чтобы посоветоваться, где лучше использовать на работе Семичастного. Мы не намерены оставлять его в Москве.

– А почему все-таки освобождаем, какая причина? – повторил Шелест.

Брежнев почти с раздражением ответил:

– Я же тебе говорю, что позже все узнаешь. Не хочется его обижать сильно. Может быть, ты что-то найдешь на Украине?

Шелест предложил назначить Семичастного первым секретарем обкома, например, в Кировоградской области. Брежнев задумался:

– Нет, на партийной работе использовать его нежелательно. Какие еще могут быть варианты?

Тогда Шелест предложил дать Семичастному должность заместителя председателя Совета министров республики.

Брежнев кивнул:

– Первого заместителя.

Шелест возразил:

– Уже есть два первых.

Брежнев отмахнулся:

– Это не преграда. Пиши записку в ЦК – введем дополнительную должность первого зама.

На политбюро Брежнев вынул из нагрудного кармана какую-то бумажку и сказал:

– Позовите Семичастного.

Владимир Ефимович не знал, по какому вопросу его пригласили. Он был растерян...

Брежнев объявил:

– Теперь нам надо обсудить вопрос о Семичастном.

– А что обсуждать? – спросил Семичастный.

– Есть предложение освободить вас от должности председателя КГБ в связи с переходом на другую работу, – ответил Брежнев.

– За что? – удивился Семичастный. – Со мной на эту тему никто не разговаривал, мне даже причина такого перемещения неизвестна...

Последовал грубый окрик Брежнева:

– Много недостатков в работе КГБ, плохо поставлена разведка и агентурная работа!.. А случай с Аллилуевой? Как она могла уехать в Индию, а оттуда улететь в США? Поедете на Украину.

– Что мне там делать? – спросил Семичастный.

Петр Ефимович Шелест повернулся к нему:

– Мы вам там найдем работу.

– Что вы мне должны искать, Петр Ефимович? – возмутился Семичастный. – Я состою на учете в парторганизации Москвы, а не у вас. Почему же вам искать мне работу? Я член ЦК КПСС, а не ЦК компартии Украины, не надо путать эти вещи.

Но его уже никто не слушал. Вопрос был решен. Новым председателем КГБ сразу же был утвержден секретарь ЦК Юрий Владимирович Андропов.

Перед отъездом на Украину Семичастный позвонил Брежневу, сообщил, что уезжает. Леонид Ильич ссориться не любил, спросил участливо:

– Вы хотели бы ко мне зайти? У вас ко мне вопросы?

Семичастный гордо ответил:

– Нет, у меня вопросов к вам нет. Брежнев обиделся.

23 мая Семичастный приехал в Киев. По словам Шелеста, он был потрясен и растерян. 29 мая появился указ президиума Верховного Совета УССР о назначении Семичастного первым заместителем председателя Совета министров республики.

Политическая карьера Семичастного закончилась, когда ему было всего сорок три года. Другие в этом возрасте еще стоят у подножия олимпа и зачарованно смотрят вверх.

Конечно, он не верил, что все кончено и назад возврата нет. Думал, что все переменится. Но путь в Москву ему был закрыт. Его отправили в бессрочную ссылку.

В правительстве Украины Владимир Ефимович ведал культурой и спортом. Он, наконец, получил высшее образование – в 1973 году окончил исторический факультет вечернего отделения Киевского государственного университета имени Т. Г. Шевченко.

Летом Шелесту из Крыма позвонил член политбюро Николай Подгорный, который отдыхал вместе с Брежневым. Поинтересовался, когда и куда едет в отпуск Семичастный.

«Я понял, – пишет Шелест, – что Брежнев следит за Семичастным. Он опасается его общения с Шелепиным и другими молодыми кадрами. Я лично за Семичастным ничего особенного не замечал, он честный и прямой человек, к делу относится добросовестно, старается вникнуть в малознакомую ему работу.

Безусловно, он был угнетен, ожесточен, при упоминании имени Брежнева, казалось, по его телу проходит ток высокого напряжения, и не трудно представить, что бы Семичастный мог сделать с Брежневым, если бы ему представилась такая возможность...»

Прослушивались все телефоны Семичастного, за ним следили украинские чекисты и обо всем информировали Москву.

На очередном съезде компартии Украины бывшего председателя КГБ намеревались сделать членом ЦК, ему это полагалось по должности. Москва выразила недовольство. Шелест объяснил Брежневу, что Семичастного придется избрать в украинский ЦК, потому что он все-таки первый заместитель главы правительства.

Брежнев возразил:

– Да, он первый зам, но не все же заслуживающие того могут быть членами ЦК.

Уже ночью напечатали новые списки будущих членов ЦК компартии Украины, вычеркнув фамилию Семичастного. Его – единственного из заместителей главы правительства – не сделали даже депутатом, хотя это полагалось ему по рангу.

Семичастный тяготился работой на Украине, просил подыскать ему занятие по душе. Отказ следовал за отказом, хотя внешне Брежнев относился к нему доброжелательно. Леонид Ильич снимал с должности, убирал из политики, выставлял из Москвы, но не добивал.

– Брежнев раз или два приезжал на Украину, – вспоминал Владимир Семичастный. – Один приезд хорошо помню. Вдруг в аэропорту он меня нашел. Обнял меня и при всем народе ходил со мной. Он же артист был. Анекдоты мы друг другу рассказывали. По Киеву прошел слух, что меня в Москву забирают. Но это был слух.

Когда у Семичастного случился обширный инфаркт, он провалялся в киевской больнице четыре месяца. За это время написал Брежневу три письма. Семичастного пригласил Черненко и стал подбирать ему работу. Но в политику Семичастный не вернулся. В мае 1981 года его утвердили заместителем председателя правления Всесоюзного общества «Знание». На этой должности он и работал до пенсии.

К 1964 году многие члены Президиума отошли от Хрущева. Карибский кризис однозначно рассматривался как позор для Советского Союза. После неурожая 1963 года Хрущев был вынужден использовать драгоценные валютные и золотые ресурсы на закупку зерна на Западе, и, практически впервые в истории, импорт зерна в Россию превысил экспорт. С тех пор одной из основных задач КГБ стало наблюдение за конъюнктурой на мировых рынках зерна.

Но главной причиной недовольства политикой Хрущева были постоянно предпринимаемые им реорганизации партийного и государственного аппарата, которые никак не могли устроить ни его коллег, ни многотысячную армию аппаратчиков. В числе самых активных заговорщиков, поддерживавших противников Хрущева в Президиуме, были Шелепин и его протеже Семичастный, который организовал подслушивание личных телефонных разговоров Хрущева. Сын Хрущева Сергей позднее сетовал: "До сего времени я привык, что КГБ и другие службы находятся в лагере союзников... И вдруг эта организация повернулась другой стороной.

Она уже не защищала, а выслеживала, знала каждый шаг. " С помощью КГБ заговорщикам в значительной мере удалось достигнуть эффекта внезапности. Когда осенью 1964 года Хрущев уезжал в отпуск на Черное море, его провожали, улыбающиеся коллеги. 13 октября его неожиданно вызвали в Москву на экстренное заседание Президиума. Вместо обычного эскорта в аэропорту его встречали только Семичастный и начальник управления охраны КГБ. По словам сына Хрущева, Семичастный явно нервничал. Он наклонился к Хрущеву и сообщил вполголоса: "Все собрались в Кремле. Ждут вас. " "Поехали!"- ответил Хрущев.

Семичастный позднее утверждал, что кое-кто из коллег Хрущева предлагал арестовать его, но Президиум отклонил это предложение. Вместо этого было решено при необходимости напомнить ему о той роли, которую он сыграл во время сталинских репрессий на Украине.

Другой заговорщик, Юрий Андропов, пояснил одному из членов Центрального Комитета: "Если Хрущев заартачится, мы покажем ему документы, где есть его подписи об арестах в 35-37-х годах."

Однако Хрущев быстро смирился с неизбежным. За то, что он ушел тихо и тем самым помог осуществить самый мирный переворот со времени революции, ему оставили квартиру на Ленинских горах, дачу и 500 рублей пенсии в месяц. "Уход" Хрущева объяснялся в советской прессе "преклонным возрастом и ухудшением состояния здоровья".

После этого он официально стал никем. В прессе его больше не упоминали до 1970 года, когда "Правда" поместила короткое сообщение о смерти Н. С. Хрущева, где он был назван просто "пенсионером". В награду за участие в смещении Хрущева и Шелепин, и Семичастный получили повышение по службе. Шелепин стал членом Президиума, минуя обычную ступеньку кандидата в члены, а Семичастный был кооптирован в члены Центрального Комитета.

Но в самом крупном выигрыше оказался преемник Хрущева на посту Первого секретаря Леонид Ильич Брежнев. Несмотря на то, что многие члены Президиума считали его назначение временным, Брежнев продержался у власти дольше всех остальных советских лидеров, за исключением Сталина. При Горбачеве годы правления Брежнева окрестили "эпохой застоя", но в середине шестидесятых консервативное большинство в партийном аппарате видело в них эпоху стабильности, пришедшую на смену непредсказуемым экспериментам и ведомственной чехарде десятилетия Хрущева. С 1956 по 1961 год Хрущев заменил более двух третей секретарей обкомов и половину ЦК.

Брежнев же придерживался принципа "кадровой стабильности", который, по сути, обеспечивал спокойную жизнь партийным функционерам. Но к началу семидесятых эпоха стабильности шестидесятых годов превратилась в эпоху геронтократии. С 1966 года, когда было восстановлено старое название Президиума - Политбюро, до смерти Брежнева в 1982 году, средний возраст членов Политбюро вырос с 56 до 68 лет. Даже те, кто уходил с руководящих партийных должностей, могли рассчитывать на не менее престижный пост в номенклатуре. К тому же за ними сохранялись их дачи, машины и другие привилегии.

Хотя реабилитация Сталина после ухода Хрущева носила лишь частичный характер, десталинизация резко закончилась. При активной поддержке Шелепина Семичастный начал наступление на советских диссидентов, которых оба считали частью задуманного Западом плана "идеологической диверсии".

Среди советской интеллигенции Семичастный уже приобрел дурную славу после того, как он сказал о Борисе Пастернаке, опубликовавшем в 1958 году своего "Доктора Живаго" на Западе: "Даже свинья никогда не гадит там, где кушает". В сентябре 1965 года по приказу Семичастного были арестованы Андрей Синявский и Юлий Даниэль - два писателя, принявших участие в похоронах Пастернака в 1960 году, которые, как и он, осмелились опубликовать свои "подрывные" произведения на Западе. На показательном процессе в феврале 1966 года, стенограмма которого оказалась слишком скандальной для публикации, Синявский был приговорен к семи, а Даниэль - к пяти годам лагерей за "антисоветскую пропаганду". Говорят, Семичастный даже заявил что собирается арестовать тысячу интеллигентов, чтоб другим неповадно было. Опасения Александра Солженицына, может, слегка и преувеличенные, точно отражают "мрачные веяния" того времени. "Можно почти с полной уверенностью сказать, что планировался резкий поворот назад, к Сталину с "Железным Шуриком" Шелепиным во главе, "- писал он позже.

Но дни Шелепина и Семичастного были сочтены. Далеко идущие амбиции Шелепина в сочетании с властью секретаря ЦК, ответственного за "органы контроля", плюс еще тот факт, что его протеже Семичастный возглавлял КГБ, внушали опасения не только Брежневу, но и многим членам Политбюро.

Как это ни странно, первопричиной падения Семичастного явилась дочь Сталина Светлана Аллилуева, которой в конце 1966-го было разрешено выехать из страны на похороны ее третьего мужа, индийского коммуниста. Светлана Аллилуева уехала и больше не вернулась. После того, как советское руководство возложило на него ответственность за бегство Светланы, Семичастный совершил еще одну ошибку, приказав осуществить нелепый план похищения, который вместо того, чтобы помочь заполучить Светлану обратно в Россию, привел к разоблачению громилы из КГБ - Василия Федоровича Санько, которого послали в Нью-Йорк, чтобы выследить Аллилуеву.

За тринадцать лет до этого Санько предпринял неудачную попытку впихнуть в самолет и доставить обратно в СССР Евдокию Петрову после того, как ее муж остался в Австралии. Когда в марте 1967 года впервые прозвучало предложение об отстранении Семичастного от должности, Шелепину удалось отстоять своего друга. Но в мае этот вопрос был вновь вынесен на рассмотрение Политбюро, пока Шелепин лежал в больнице, где ему делали срочную операцию аппендицита.

На сей раз Брежнев успешно решил эту проблему, приняв необходимые меры заблаговременно. С. Соколов, которого пригласили на встречу с членами Политбюро, чтобы сообщить о решении "освободить Семичастного от занимаемой должности" (обычная формулировка того времени), позже вспоминал: "Никакого обсуждения не было... Брежнев только сказал другим членам Политбюро: "В обсуждении необходимости нет, нет такой необходимости. " В соответствии с брежневской политикой утешительных призов, которые раздавались высшим чинам номенклатуры, Семичастного задвинули на должность заместителя Председателя Совета Министров Украины, ответственного за физкультуру и спорт. Вернувшись в июне из больницы, Шелепин узнал, что и его понизили в должности, переведя с влиятельного поста секретаря ЦК, ответственного за органы контроля (в том числе и КГБ), на должность председателя Всесоюзного Центрального Совета Профсоюзов.

Заняв свой новый просторный кабинет, Шелепин обнаружил, что у его предшественника Виктора Гришина в соседней комнате был "специально оборудованный массажный кабинет", как его культурно назвал Жорес Медведев. Шелепин был до глубины души возмущен, что, несмотря на свои прелюбодеяния в рабочее время, Гришин был с повышением переведен на должность первого секретаря Московского горкома партии, и начал распространять о нем всякого рода истории. "Брежнев был терпим в таких вопросах, если провинившийся был предан ему лично."

Больше всех выиграл от устранения от дел Шелепина и снятия Семичастного Юрий Андропов, ставший новым председателем КГБ. Два протеже Брежнева - Семен Константинович Цвигун и Виктор Михайлович Чебриков (будущий председатель КГБ) - были назначены зампредами. Главная цель назначения Андропова заключалась в том, чтобы "приблизить КГБ к ЦК".

Со времени возвращения из Будапешта в 1957 году Андропов возглавлял отдел ЦК по связям с коммунистическими и рабочими партиями соцстран. Он стал первым партийным чиновником, возглавившим КГБ, и первым председателем КГБ со времен Берии, входившим с состав Политбюро сначала как кандидат в члены, а с 1973 года как полноправный член Политбюро. Считалось, что назначение Андропова "ознаменовало завершение эволюции, продолжавшейся со смерти Сталина, - сближения партии и КГБ до такой степени, когда они действовали почти как две ветви одной и той же организации. " Но, хотя руководство партии добилось поставленной Брежневым задачи и установило надежное господство над КГБ, ему пришлось во многом принять "его мировоззрение". Андропову было суждено дольше всех своих предшественников проработать в должности председателя КГБ и добиться самых выдающихся политических успехов: в 1982 году он сменил Брежнева на посту Генерального секретаря.

Испытание для Андропова

Первым серьезным испытанием для Андропова на посту председателя КГБ стали события в Чехословакии. Зять Хрущева Алексей Аджубей, хотя и восхищался тем, как Андропов действовал во время Венгерской революции 1956 года, отметил, что события тех лет "наложили жестокий след на его воззрения" по поводу Восточной Европы.

И все же годы, проведенные в Будапеште и та роль, которую сыграл "доморощенный сталинист" Ракоши в венгерских событиях, буквально спровоцировав революцию, убедили Андропова в необходимости гибкого подхода. Гордиевскому рассказывали, что вскоре после приезда в Москву Андропов заявил в Первом главном управлении: "Только гибкость позволит нам избежать повторения 1956 года. " К тому же заключению пришел в свое время и Хрущев, распорядившись, чтобы больше внимания уделялось национальным чувствам народов стран народной демократии. Он запретил КГБ шпионить в Восточной Европе и приказал работать в контакте с местными службами разведки и безопасности вместо того, чтобы пытаться диктовать им. В середине шестидесятых более мягкая политика в отношении стран советского блока, похоже, начала приносить свои плоды.

Руководитель Венгерской компартии Янош Кадар, пришедший к власти после революции 1956 года, пользовался в Центре хорошей репутацией, постоянно заверяя Москву в том, что его режим стабилен, а экономические реформы не носят подрывного характера. Он пользовался поддержкой АВХ и молодых выдвиженцев из Венгерской социалистической рабочей партии, которые верили, что чего-то можно добиться и при существующей системе. Озабоченность Центра в связи с процессами в Восточной Европе, после того как Андропов стал председателем, в основном касалась Румынии. Георге Георгиу-Деж, генеральный секретарь ЦК Румынской компартии с 1944 года по 1954 год, готовился в тридцатые годы как агент НКВД. Главный советник КГБ в Бухаресте с 1949 по 1953 год Александр Сахаровский отмечал его рвение в ликвидации агентов титоизма и сионизма. Однако став начальником ПГУ, Сахаровский был не очень доволен националистическими тенденциями преемника Георгиу-Дежа Николае Чаушеску. Как и многие другие советские должностные лица, связанные с Восточной Европой, он критиковал решение Хрущева вывести советские войска из Румынии в 1958 году, считая его серьезным просчетом. Как ни странно, гораздо меньше беспокойства вызывала Чехословакия.

Старый специалист Центра по Чехословакии Анатолий Александрович Русаков позже рассказывал Гордиевскому, что в 1956 году ряд аналитиков ПГУ предсказали, что через несколько лет Прага последует контрреволюционному примеру Будапешта. Но когда предсказания не сбылись и Чехословакия стала весьма процветающей страной по стандартам советского блока, Центр успокоился, поверив в иллюзию безопасности. Когда в январе 1968 года на смену стареющему неосталинистскому Первому секретарю ЦК Чехословацкой компартии Антонину Новотному пришел сорокашестилетний Александр Дубчек, реакция в Центре и Кремле поначалу была положительной. В КГБ Дубчека называли "наш Саша".

Когда в Чехословакии начались реформы, Одиннадцатый (восточноевропейский) отдел ПГУ сначала решил, что "нашим Сашей" хитро манипулируют "буржуазные элементы" в Чехословацкой компартии, но увидев, что Дубчек - одна из движущих сил "Пражской весны", и Кремль, и Центр почувствовали, что дело пахнет изменой. Очевидец, присутствовавший при разговоре Брежнева с Дубчеком после ввода советских войск в Чехословакию в августе, так описывал эту встречу: "Ведь я же тебе с самого начала хотел помочь в борьбе с Новотным, - сказал Брежнев Дубчеку. - Я верил тебе, защищал тебя, - корил он Дубчека. - Я говорил, что наш Саша - хороший товарищ. А ты нас так страшно подвел!" При этом голос Брежнева дрожал и прерывался: казалось, он вот-вот заплачет."

В отличие от Надя в 1956 году, Дубчек дал ясно понять, что его правительство не собирается выходить из Организации Варшавского Договора или отказываться от социализма, но, как совершенно правильно рассчитала Москва, "социализм с человеческим лицом", за который ратовала Прага, рано или поздно нанесет непоправимый ущерб руководящей роли Коммунистической партии. Первым крупным последствием "Пражской весны" в Московском центре стало снятие запрета на шпионскую деятельность КГБ в странах народной демократии. Главный советник КГБ в Праге генерал Котов получил от реакционно настроенного главы СТБ Йозефа Хоуски фотокопии личных дел всех его офицеров.

Прогрессивный министр внутренних дел генерал Йозеф Павел был в "черном списке" КГБ, но комитету удалось завербовать его заместителя Вильяма Шалговича. В течение какого-то периода во время "Пражской весны" Шалгович жил на вилле Хоуски и мог регулярно встречаться с сотрудниками КГБ, не привлекая внимания сторонников Дубчека из Министерства внутренних дел. Ян Бокр, высокий чин в Министерстве внутренних дел, также завербованный КГБ, предоставил КГБ возможность прослушивать телефонные разговоры в министерстве. Прослушивающая аппаратура была установлена также в домах ведущих реформаторов. Полученные таким образом сведения были использованы после вторжения войск Варшавского Договора для того, чтобы арестовать сотрудников СТБ и других граждан, преданных режиму Дубчека.

Центр также направил в Чехословакию под видом западных туристов около тридцати нелегалов, проживающих на Западе. Среди них был и брат Гордиевского - Васильке Антонович Гордиевский, разъезжавший с западногерманским паспортом. Чехословацкие "революционеры", как полагал Центр, будут более откровенны насчет своих подрывных планов с теми, кого они принимают за выходцев с Запада, чем со своими соседями по Восточной Европе. Кроме того, дешифровальщики из Восьмого управления поставляли непрерывным потоком данные, полученные при расшифровке чехословацкой дипломатической корреспонденции.

Как часто бывало и раньше, успехи КГБ в сборе информации не подкреплялись должным анализом полученных данных. Из-за своих идеологических шор Центр представлял оппозицию не иначе, как воплощение заговоров и путчей. А за всеми заговорами в Восточной Европе, реальными и воображаемыми, Центру мерещилась рука Запада вообще и западных разведслужб, в частности.

По мнению Центра, западная разведка вновь прибегла к помощи сионистских агентов. Агентам КГБ в Министерстве внутренних дел Чехословакии было приказано докладывать обо всех сотрудниках еврейского происхождения. Прекрасно сознавая, что основная масса представленных общественности свидетельств западного заговора была сфабрикована, КГБ в то же время ни на секунду не сомневался в том, что заговор реально существует. Вновь Центр отвергал все данные, которые не вписывались в его теорию заговора.

Часть самой важной информации такого рода поступала во время "Пражской весны" из Вашингтона, где энергичному тридцатичетырехлетнему начальнику линии КР (внешняя разведка) Олегу Даниловичу Калугину удалось получить доступ к "абсолютно надежным документам", которые подтверждали, что никакого участия ни ЦРУ, ни другие американские ведомства в подготовке чехословацких событий не принимали. Более того, он сообщал, что "Пражская весна" застигла Вашингтон врасплох. Успешная деятельность Калугина в США положила начало его стремительному росту по службе, и шесть лет спустя он стал самым молодым генералом в ПГУ. Но в 1968 году от его донесений попросту отмахнулись. По возвращении в Москву Калугин "был шокирован", узнав, что Центр приказал "никому не показывать мои послания и уничтожить их". Вместо того, чтобы дать ход информации Калугина, "КГБ нагнетал страхи, распространяя слухи, что Чехословакия может стать жертвой агрессии НАТО или переворота." Несмотря на то, что Андропов был человеком незаурядным, он, как и все его предшественники, был приверженцем теории заговора.

Выступая в октябре 1968 года, то есть через два месяца после ввода советских войск, перед комсомольцами КГБ, он сказал, что "изменение соотношения сил в пользу социализма" неизбежно ведет к попыткам Запада подорвать его успех: "Враг оказывает прямую и косвенную поддержку контрреволюционным элементам, предпринимает идеологические диверсии, создает всевозможные антисоциалистические, антисоветские и другие враждебно настроенные организации, раздувает пожар национализма. Яркое тому подтверждение события в Чехословакии, где трудящиеся при братской международной поддержке стран социалистического содружества решительно пресекли попытку контрреволюционеров свернуть Чехословакию с социалистического пути".

Тот факт, что западные разведслужбы следили за ходом реформ в Чехословакии, Андропов интерпретировал как доказательство их роли в содействии событиям "Пражской весны". 19 июля "Правда" опубликовала выдержки из плана осуществления "идеологических диверсий" в Чехословакии, якобы разработанного в ЦРУ, в качестве прелюдии к "освобождению Восточной Германии и Чехословакии". Особо подчеркивалось предполагаемое "внедрение в органы государственной безопасности, военную разведку и контрразведку Чехословакии". Хотя сам план был сфабрикован Отделом А ПГУ (ответственным за "активные меры"), тревога Центра по поводу влияния "Пражской весны" на СТБ и его связи с КГБ была неподдельной.

В июне министр внутренних дел Павел провел чистку СТБ и заменил Хоуску на сторонника Дубчека. В следующем месяце Павел публично заявил, что к его ведомству прикомандировано шесть офицеров связи КГБ. Если бы "Пражская весна" продолжалась, их дни были бы, несомненно, сочтены. Одновременно в серии статей Карела Каплана, главного эксперта официальной комиссии Пиллера, занимавшейся расследованием политических процессов пятидесятых годов, сообщалось, что "советники" КГБ во время процессов действовали независимо от чехословацких властей.

Поговаривали, что Пиллер предупредил партийное руководство, что в докладе его комиссии будут содержаться настолько "шокирующие факты, что их обнародование может серьезно пошатнуть авторитет партии и кое-кого из ее высшего руководства". Хотя публикация доклада была отложена, полагают, что руководство Дубчека, в принципе, согласилось с рекомендацией комиссии о роспуске политической полиции. Премьер-министр Чехословакии Ольдржих Черник позднее утверждал, что опасения Москвы по поводу сокращения партийного влияния в органах госбезопасности и вооруженных силах, которые усугублялись паническими донесениями советских советников, были "последней каплей, переполнившей чашу терпения."

Андропов, видимо, не входил в узкий круг из пяти членов Политбюро (Брежнев, Косыгин, Подгорный, Суслов и Шелест), которые принимали самые важные решения в ходе чехословацкого кризиса. Но, несмотря на это, панические оценки КГБ сыграли немалую роль. Косыгин и Суслов призывали к осторожности. Шелест, пожалуй, раньше других выступил за вооруженное вмешательство. Что же касается Брежнева, то он присоединился к мнению большинства.

Предостережения Андропова о быстром развитии крупномасштабного империалистического заговора, направленного на подрыв партийного руководства чехословацкими структурами госбезопасности, оказало, по крайней мере, какое-то влияние на окончательное решение вопроса, в ходе которого предпочтение было отдано вторжению, а не менее насильственным мерам принуждения. Громыко продолжал утверждать до самой смерти в 1989 году, когда ОВД наконец принесла извинения за вторжение, что "конечно, враги новой (т. е. коммунистической) Чехословакии получали помощь извне так же, как это было в Венгрии в 1956 году".

В свои мемуары он включил самые невероятные подробности подготовки к якобы запланированному государственному перевороту, которые он, вероятно, почерпнул из панических разведдонесений в 1968 году: "В определенные часы, главным образом, ночью изменялись номера домов, а иногда и названия улиц. Это свидетельствовало о том, что враги новой Чехословакии готовились тщательно и заблаговременно." КГБ слишком оптимистично оценивал силы Чехословацкой компартии и ошибочно полагал, что рабочий класс поддержит смену руководства Дубчека. Эти оценки, пожалуй, даже больше, чем панические донесения о заговоре при поддержке Запада, оказали влияние на принятие решения о вводе войск.

КГБ также сфабриковал многие свидетельства, указывающие на наличие империалистического заговора, которые позже были использованы для оправдания вторжения. Тридцать с лишним нелегалов КГБ, действуя под видом западных туристов, расклеивали подстрекательские воззвания и лозунги, призывающие к свержению коммунизма и выходу из ОВД. Брат Гордиевского также рассказывал ему, что КГБ был причастен к созданию и обнаружению тайников с оружием, которые "Правда" поспешила приобщить к списку свидетельств подготовки к вооруженному восстанию судетских реваншистов.

Орган восточногерманской партии газета "Нойес Дойчланд" пошла еще дальше и поместила фотографии американских солдат и танков в Чехословакии. Фотографии были взяты (хотя восточногерманская пресса так в этом и не призналась) из американского фильма о войне, который снимался в Богемии при участии чешских солдат, одетых в американскую форму образца 1945 года, и танков с американскими опознавательными знаками, которые были предоставлены за валюту чехословацкой армией. По словам старого эксперта ПГУ по Чехословакии Анатолия Русакова, который в 1968 году находился в Праге, у него и советников КГБ были серьезные возражения против провокаций, осуществлявшихся по приказу Центра, поскольку они считали, что риск, связанный с раскрытием этих действий, слишком велик. Брат Гордиевского тоже переживал из-за этих провокаций, осуществление которых КГБ поручил ему и другим нелегалам.

Время вторжения Советской Армии при поддержке воинских контингентов других стран ОВД в ночь с 20 на 21 августа 1968 года было продиктованно желанием упредить созыв сентябрьского съезда партии, который, по советским оценкам, мог привести к непоправимой демократизации чехословацкого коммунизма.

Как раз накануне ввода войск Центру стало известно, что дочь Василя Биляка, одного из представителей консервативного меньшинства в чехословацком Президиуме, которого прочили на место Дубчека, учится в Англии. Центр срочно приказал своему резиденту в Лондоне Юрию Николаевичу Воронину разыскать девушку и уговорить ее вернуться на родину. Когда началось вторжение, дочь Биляка была уже в Чехословакии. Основные военные цели вторжения были достигнуты уже через сутки. Начиная с 11 часов вечера во вторник 20 августа, части советской 24-й воздушной армии взяли под контроль основные аэропорты Чехословакии и координировали действия сотен транспортных самолетов "Ан", которые перевозили войска и танки.

Одновременно советские войска и силы Варшавского Договора пересекли границу Чехословакии на севере, востоке и юге и перекрыли границу с Западной Германией. К утру 21 августа, в среду, части чехословацкой армии, которые и не пытались оказать организованного сопротивления, были нейтрализованы, и вся сеть дорог и коммуникаций оказалась под контролем советских войск. Дубчек и большинство ведущих реформаторов из состава чехословацкого Президиума были арестованы группой СТБ и КГБ под командой полковника Богумила Молнара. Их вывезли из страны через советскую границу и заперли в казармах КГБ в Карпатах. Агент КГБ Йозеф Хоуска был быстро восстановлен в должности начальника СТБ.

Непосредственно во время вторжения КГБ действовал хуже, чем Советская Армия. Регулярные части сопровождали вооруженные отряды КГБ, в задачу которых входило проведение операций по типу "Смерш" с целью выявления и нейтрализации членов контрреволюционной оппозиции. Эти подразделения были подготовлены плохо и действовали соответственно.

Солдаты Советской Армии, которым сказали, что народ Чехословакии попросил о братской помощи, страшно удивлялись, когда люди взбирались на танки, говорили им, что их сюда никто не звал, и уговаривали их вернуться домой.

В течение нескольких дней подпольные радиостанции продолжали выступать с осуждением вторжения. 22 августа прошла часовая всеобщая забастовка, которая сопровождалась массовыми, главным образом, мирными демонстрациями по всей Чехословакии. Самая серьезная ошибка КГБ и советского посла в Праге Степана Васильевича Червоненко заключалась в переоценке потенциальной поддержки интервенции как внутри Чехословацкой компартии, так и среди рабочего класса. Их ошибки отчасти объяснялись традиционной неспособностью большевиков осознать реальность оппозиции рабочего класса большевистскому режиму, а также призывами о помощи, которые исходили от Биляка и других консерваторов, понимавших, что без советского вмешательства их политическая карьера скоро закончится.

Советское Политбюро приняло решение о вводе войск в надежде, что этой мере будет моментально придана законность, после того, как большинство в чехословацком Президиуме срочно обратится с призывом о "братской помощи" в борьбе с контрреволюцией. После этого, как предполагалось, будет сформировано новое революционное рабоче-крестьянское правительство, которое очистит страну от сторонников "Пражской весны". Но попытка реакционных сил заручиться поддержкой Президиума, чтобы обратиться за помощью, с треском провалилась, и никакого правительства предателей сформировано не было. Не найдя "чехословацкого Кадара", Политбюро было вынуждено срочно менять курс. Поздно вечером 22 августа Политбюро пришло к выводу, что ему ничего не остается, как начать переговоры с действующим партийным руководством.

Посте переговоров в Москве Дубчеку и его реформаторам было разрешено вернуться в Прагу, но с условием, что они "нормализуют ситуацию" так, чтобы это устраивало Кремль. В октябре Дубчека снова вызвали в Москву на подписание договора, который должен был разрешить постоянное присутствие в Чехословакии советских войск как гаранта против якобы "растущих реваншистских амбиций милитаристских кругов в Западной Германии".

После того, как в апреле 1969 года Дубчека на посту Первого секретаря сменил хитрый карьерист Густав Гусак, на смену "Пражской весны" пришла долгая советская зима, которая длилась двадцать лет. Озабоченность КГБ по поводу "Пражской весны" была вызвана еще и тем, что в ее поддержку выступил Андрей Сахаров и другие представители советской интеллигенции. На Красной площади состоялась небольшая, но беспрецедентная демонстрация протеста против ввода советских войск. Правда, она была быстро разогнана силами КГБ. Александр Солженицын позднее сказал, что те два дня "имели для меня огромное значение": "В те два дня я вновь выбирал свою судьбу. Сердце мое хотело одного написать что-нибудь короткое, вариацию на знаменитую фразу Герцена: "Мне стыдно, что я советский!"

В течение недель и месяцев после советского вторжения Гордиевский тоже "выбирал свою судьбу". Теперь он уже не сомневался, что советское однопартийное государство было по природе своей душителем человеческих свобод. На протяжении последующих лет он много думал о том, какой личный вклад может внести в борьбу за демократию.

Летом 1968 года мало кто из советской интеллигенции открыто выступал в поддержку "Пражской весны", но степень сочувствия чехословацкому движению не давала покоя ни КГБ, ни партийному аппарату. Газете "Советская культура" потребовался месяц, чтобы найти семь заслуженных деятелей искусств, которые бы подписались под статьей, которая осуждала "2000 слов" Людвика Вацулика, один из самых ярких радикальных манифестов "Пражской весны", опубликованный в июне 1968 года.

В июле Отдел пропаганды ЦК издал директиву, в которой подчеркивалась острая необходимость воспитания "советской интеллигенции в духе идейной убежденности". По словам Алексея Аджубея, Андропов "никогда не предавался паническим и тем более паникерским настроениям. Но... он считал, что нельзя быть благодушным, когда "разбалтываются" идеологические устои, резко говорил о многих писателях, актерах и режиссерах."

Всевозможные истории, распространяемые КГБ среди иностранных журналистов, постеленно создали образ Андропова, рассчитанный исключительно на западное потребление. В этом образе, по словам журналов "Тайм" и "Ньюсуик", Андропов представал как "скрытый либерал", который "хорошо владеет английским", "собирает записи известных ансамблей", "читает на досуге американские романы" и "старается по-дружески беседовать с протестующими диссидентами".

Однако отличительной чертой Андропова было не сочувственное отношение к диссидентам, а более утонченные методы подавления инакомыслия. После "Пражской весны" он создал новое Пятое управление, которое изучало все проявления инакомыслия и вело с ними борьбу. Специализированные отделы этого управления занимались слежкой за представителями интеллигенции, студентами, националистами из национальных меньшинств, верующими и евреями.

Вместо того, чтобы судить их по состряпанным обвинениям на показательных процессах, как, например, Синявского и Даниэля, диссидентов отправляли в психиатрические лечебницы, где послушные Пятому управлению психиатры, такие, как доктор Д. Р. Лунц из Московского института судебной психиатрии им Сербского, определяли, что у них "вялотекущая шизофрения" или "мания реформаторства".

Признанных душевнобольными диссидентов лишали остатков их гражданских прав и накачивали самыми разными лекарствами, которые им прописывали Лунц и его коллеги. Такое использование психиатрии основывалось не просто на целесообразности, а на убежденности, порожденной однопартийным Советским государством, что единственно правильные ценности - это ценности партии. А те, кто не принимает эти ценности, - "психи ненормальные", которых надо "перевоспитывать", как выразился Виталий Федорчук, сменивший Андропова на посту председателя КГБ. Во избежание международного осуждения за признание душевнобольными таких известных на Западе людей, как Александр Солженицын, некоторых из наиболее видных диссидентов просто вынудили покинуть страну.

Шок, вызванный "Пражской весной", продолжал сказываться на политике Кремля и КГБ в Восточной Европе на протяжении последующих двадцати лет. Впервые ограничения суверенитета стран народной демократии были официально закреплены в сентябре 1968 года в "доктрине Брежнева". В этом документе утверждалось, что каждый народ имеет право идти "к социализму своим путем", но политика его "не должна наносить ущерб социализму ни в его собственной стране, ни коренным интересам других социалистических стран или международного рабочего движения, борющегося за социализм".

Если такой "ущерб" будет иметь место в любой стране народной демократии, в доктрине недвусмысленно подчеркивалось, что в этом случае "интернациональным долгом" других социалистических стран во главе с Советским Союзом будет "решительное противодействие антисоциалистическим силам", как это было в Чехословакии. Изо всех сил стараясь восстановить свою пошатнувшуюся репутацию в Москве, СТБ буквально сразу же после ввода советских войск провела энергичные чистки чехословацких "антисоциалистических сил" в тесном содружестве с офицерами связи КГБ.

Каждого из полутора миллионов членов партии допросили, чем он занимался во время "Пражской весны". Примерно треть из них были исключены из партии или вышли из нее по собственному желанию. Такие же чистки проходили и в университетах, среди сотрудников средств массовой информации и представителей других свободных профессий. Организации, наиболее тесно связанные с "Пражской весной", например, Союз писателей и институт философии Академии наук, были закрыты или вошли в состав более благонадежных организаций. И все же Московский центр не успокаивался.

После подробного анализа событий "Пражской весны", проведенного Одиннадцатым (соцстраны) отделом ПГУ, был сделан вывод, что выступление Густава Гусака и президента Людвика Свободы того периода как-то не очень вязались с их поздними заверениями в идейной благонадежности. Самым главным из скрытых сторонников Дубчека, которым как-то удалось сохранить свои посты, считался Любомир Штроугал, ставший премьер-министром в январе 1970 года. В Москве бы предпочли, чтобы Первым секретарем вместо Гусака стал Василь Биляк или такой же реакционер Алоис Индра, но оба были настолько непопулярны в народе, что их назначение было бы связано с серьезным политическим риском.

"Измена" Дубчека ("нашего Саши") в 1968 году вслед за "изменами" Тито, Надя, Мао Цзэдуна, Ходжи (который снюхался с Мао) и других коммунистических лидеров зарубежья способствовала тому, что у Кремля и Московского центра сложилось стойкое предубеждение против Восточной Европы. К семидесятым годам Центр делил восточноевропейских лидеров на пять категорий: "националисты", недостаточно осознающие свой интернациональный долг; "ревизионисты", подспудно тяготеющие к Западу; "непредсказуемые", которые, с одной стороны, лояльно настроены по отношению к советскому режиму, а с другой заигрывают с Западом; просоветские, но неэффективные; и, наконец, просоветские и эффективные, но не пользующиеся достаточной поддержкой у себя в стране. Даже при Брежневе Гордиевский слышал и в Центре, и в резидентурах КГБ сделанные в порыве откровения признания, что "в душе они все равно будут антисоветски настроенными, ненадежными и дорогостоящими союзниками. Было бы лучше распрощаться с большинством из них." При Брежневе такая политика никогда не считалась реальной, даже теми, кто втайне поддерживал ее, но все же разочарование в Восточной Европе стало в конечном итоге одной из причин, заставивших Кремль в 1989 году отказаться от "доктрины Брежнева", провозглашенной в 1968 году.

Озабоченность Кремля и КГБ вызывала Китайская Народная Республика

Из всех коммунистических государств самую серьезную и постоянную озабоченность Кремля и КГБ вызывала Китайская Народная Республика (КНР). Когда в 1960 году Хрущев отозвал из КНР тысячи советских советников, уехали и советники КГБ, после чего осталась лишь небольшая резидентура в Пекине. В последующие несколько лет многие специалисты по Китаю в Министерстве иностранных дел и КГБ отчаянно пытались перейти на другую работу, полагая, что если они останутся известными как китаисты, это помешает их карьере.

Сначала взаимные нападки СССР и КНР шли через третьи страны: Москва поносила албанских догматиков, а Пекин выступал с осуждением югославских ревизионистов. Затем, в 1964 году, когда Китай как раз испытывал свою первую атомную бомбу, конфликт перешел в открытую фазу. Хотя большинство коммунистических партий мира оставались на просоветских позициях, многие партии в Азии встали на сторону Китая. К середине шестидесятых годов Китай стал представлять серьезную проблему для КГБ. Китаисты, которые ранее отошли от китайских дел, вернулись к своей прежней специальности. В КГБ были набраны новые специалисты по Китаю, а в Пекине была создана мощная резидентура.

Начавшаяся в 1966 году культурная революция (официально "полномасштабная революция за создание культуры рабочего класса"), еще более повысила приоритетность информации о Китае. Пытаясь неординарными методами переделать китайское общество на утопический революционный манер, Мао Цзэдун развязал кампанию всеобщего террора.

Миллионы хунвэйбинов (красных охранников) призывались повсеместно искоренять буржуазные и ревизионистские тенденции. Кремлевское руководство поносилось как "величайшие в истории изменники и ренегаты". Как и за тридцать лет до этого, во время "Великого Террора" в Советском Союзе, большинство врагов народа, которых разоблачали и преследовали хунвэйбины, были виновны лишь в воображаемых преступлениях. Как и в сталинской России, кровопролитие сопровождалось поголовным поклонением "императору". Мао повсеместно провозглашался "Великим Кормчим" и "Краснейшим из Красных Солнц в наших сердцах". Каждый день начинался с исполнения "танца верности". "Сначала прикладываешь руку ко лбу, потом к сердцу и танцуешь джигу в знак того, что твое сердце и разум переполняет безграничная любовь к Председателю Мао, "- вспоминал потом один из членов партии.

Враждующие группировки - одна хлеще другой - терроризировали воображаемых врагов "Великого Кормчего", причем члены каждой из них пытались доказать, что они более истые маоисты, чем другие. Сбор информации в Китае оказался для КГБ более сложной и опасной задачей, чем в какой-либо другой стране мира. Расшифровка дипломатической корреспонденции не давала достаточного представления о ходе революции.

Вербовка агентуры среди китайских должностных лиц оказалась практически невозможной. Контакт с ними был минимальный и тщательно контролировался. Из-за шпиономании и ксенофобии хунвэйбинов даже дипломатам было трудно передвигаться по Пекину. Тех, у кого были заграничные книги, заставляли ползать на коленях в знак раскаяния, а тех, кого заставали за слушанием передач иностранных радиостанций, сажали в тюрьму. Как признавалось потом в официальном китайском докладе, "владение иностранным языком или посещение в прошлом зарубежной страны становилось свидетельством того, что человек был "тайным агентом" этой страны."

Улица, ведущая к осажденному советскому посольству, была переименована в Антиревизионистский переулок. Членов семей советских дипломатов и сотрудников КГБ буквально избивали в пекинском аэропорту, когда они выезжали из страны в 1967 году. Самые ценные сведения, поступавшие в Москву непосредственно с места событий, добывались сотрудниками КГБ монгольского и среднеазиатского происхождения, которые в соответствующей одежде вполне могли сойти за китайцев. Их скрытно вывозили из советского посольского городка с наступлением темноты в багажниках дипломатических машин и высаживали где-нибудь в безлюдном месте.

Потом они смешивались с многолюдными толпами китайцев, бродили по городу, увешанному лозунгами, читали ежедневные дацзыбао (листовки), покупали "маленькие газеты", в которых печатались новости из Шанхая, Чунцина и Синьцзяна. Еще больше нелегалов КГБ (также в основном монгольского и среднеазиатского происхождения) забрасывалось через китайскую границу с баз в Алма-Ате, Иркутске и Хабаровске. Но ни один из этих агентов не имел доступа к источникам, которые могли бы дать представление о выработке политики на высшем уровне.

Тс немногочисленные данные, которые сотрудникам КГБ каким-то образом удавалось добыть во время культурной революции, помогали воспроизвести общую картину положения в стране, которая погружалась во мрак хаоса и террора. Пожилые китайские рабочие иногда стеснялись выставлять свои писания, где они рассказывали о проблемах на местах, на всеобщее обозрение в стране, где высоко ценится искусство каллиграфии. Поэтому они часто клали бумагу и тушь прямо на землю, садились рядом, смотрели на чистый лист бумаги, и когда вокруг них собиралась толпа, начинали сбивчиво и путано излагать какую-нибудь местную проблему.

Но в большинстве дацзыбао поднимались проблемы общенациональной важности. В конце 1967 года начали появляться дацзыбао, направленные против главы государства Лю Шаоци. После того, как в следующем году его посадили, более 22. 000 человек были арестованы за то, что якобы сочувствовали ему. Даже мусорщика, которого когда-то сфотографировали на конференции ударников труда, где его поздравлял Лю, провели по улицам с плакатом на шее и издевались над ним до тех пор, пока он не потерял рассудок.

Появились и дацзыбао, призывающие сжечь заживо премьер-министра Чжоу Эньлая (даже после того, как он публично осудил Лю как "ренегата, изменника и негодяя"), но эти дацзыбао потом быстро заклеили новыми. Действуя по принципу "дети революционеров - герои, дети реакционеров слизняки", хунвэйбины убили одного из сыновей Лю, бросив его под поезд. Дэн Сяопин, генеральный секретарь партии и "второе лицо в руководстве, которое стало на путь капитализма", был направлен заниматься физическим трудом в провинции, но его оставили в живых (возможно, по личному указанию Мао).

Его старшего сына Дэн Пуфана, студента-физика, выбросили из окна второго этажа Пекинского университета. Никто из студентов не осмелился прийти ему на помощь, ни один врач не захотел оперировать его. Нижняя часть его тела так и осталась парализованной. Зверства культурной революции шокировали даже чекистов, прошедших Вторую мировую войну и переживших ГУЛАГ. Хунвэйбины во Внутренней Монголии, такие же жестокие, как большинство красных охранников по всей стране, применяли семьдесят пять различных пыток, каждая из которых имела свое название.

Диссидентам, которые, как предполагалось, могли выкрикивать подстрекательские лозунги, обычно накануне казни перерезали трахею и вставляли в горло через открытую рану стальные трубки, чтобы они могли дышать, но не говорить по дороге к месту казни. Предположительно, во время культурной революции было репрессировано примерно тридцать миллионов китайцев и примерно миллион был убит (гораздо меньше, чем во время сталинского "Великого Террора").

Главный специалист по Китаю в Московском центре генерал Михаил Михайлович Турчак, который позже стал резидентом в Пекине и проработал там с 1976 по 1981 год, рассказывал Гордиевскому, что во время культурной революции КГБ поставлял Кремлю больше важной информации (как по качеству, так и по количеству), чем МИД. Но, черпая информацию, главным образом, из многочисленных донесении о хаосе и зверствах, поступавших из резидентуры КГБ и от нелегалов, которые не имели доступа к высокопоставленным партийным чиновникам, Центр сделал ошибочные выводы.

Он оценил культурную революцию не как предсмертные судороги однопартийного коммунистического государства, которое, несмотря на свою ужасающую жестокость, унесло все же меньше человеческих жизней, чем сталинский террор, а как чисто китайское проявление кровожадного восточного варварства. Еретический режим Мао, по предсказаниям Первого главного управления, должен был выродиться в агрессивную азиатскую тиранию, которая претендовала бы на крупные территории, отошедшие к царской России по условиям неравноправных договоров XIX века. Пограничные стычки в Средней Азии и на острове Даманский в марте и августе 1969 года доказали, что КГБ не ошибся в своих прогнозах, и предвидели гораздо более серьезный советско-китайский конфликт.

Особую тревогу внушало то обстоятельство, что через несколько лет население Китая должно было достичь одного миллиарда человек и править ими будет режим, нисколько не заботящийся о человеческих жизнях и обладающий ядерными ракетами, способными уничтожить Москву. Еще в пятидесятые годы Мао как-то сказал Неру, что ядерная война - это, может, не так уж и плохо.

Даже если погибнет половина человечества, вторая половина останется, а империализм будет сметен с лица земли. В сентябре 1969 года Китай провел два ядерных испытания в Синьцзяне. Данные космической разведки позволили Москве заключить, что китайцы работают над созданием своего собственного спутника (его запуск был успешно осуществлен в 1970 году). Как часто бывает в напряженные моменты, Центр переживал подъем волны черного юмора. Ходил, например, анекдот, что Ремарк пишет новый роман под названием "На китайско-финском фронте без перемен".

События приняли более мрачный оборот осенью 1969 года, когда в статьях, которые писал для западной прессы связавшийся с КГБ журналист Виктор Луи (он же Виталий Евгеньевич Луи), появились намеки на то, что Советский Союз рассматривает возможность нанесения упреждающего ядерного удара по Китаю, прежде чем у КНР появятся ракеты, представляющие угрозу Советскому Союзу.

Одновременно те же самые слухи стали распространять резидентуры КГБ в Европе и Северной Америке. Как выяснил Гордиевский, даже те сотрудники КГБ, которые занимались распространением этих слухов, не были в то время уверены, то ли это часть "активных действий", цель которых напугать китайцев, или же это предупреждение Западу о том, что советский Генштаб всерьез рассматривает такую возможность.

Задним числом можно сказать, что все это мероприятие выглядело скорее как кампания "активных действий", затеянная Службой А ПГУ. В кратчайшие сроки эти меры помогли заставить Пекин, который к тому времени уже начал выходить из хаоса культурной революции, возобновить переговоры по урегулированию пограничного конфликта. Но такое давление, в конечном счете, возымело обратный эффект. Страх, что Советский Союз может нанести удар, был, видимо, одной из причин, заставивших китайцев начать тайные переговоры с США, которые закончились в 1972 году визитом в Пекин президента Никсона и привели к сближению между Китаем и США.

В начале семидесятых в Центре шли жаркие споры о том, можно ли Китай теперь считать "главным противником", т. е. придать ему статус, которым раньше пользовались только США. В конце концов было решено, что в официальной терминологии КГБ Китай будет именоваться "основным противником", а понятие "главный противник" будет по-прежнему распространяться только на США. Из-за отсутствия четкого представления о китайской политике зарубежные резидентуры КГБ получали больше сводок по Китаю, чем по какой-либо другой стране. Такая ситуация сохранялась вплоть до 1985 года, когда Гордиевский покинул КГБ.

Главенствующая роль в коммунистическом мире

Проблемы сохранения главенствующей роли в коммунистическом мире, особенно в Пекине и Праге, с которыми столкнулся Кремль в шестидесятые годы, в значительной мере компенсировались его растущим влиянием в третьем мире. Наиболее крупных успехов советская дипломатия добилась на Ближнем Востоке, где послевоенная эрозия британского и французского влияния в этом регионе создала вакуум, который США было трудно заполнить из-за обязательств перед Израилем.

Возможность выступить в роли защитника арабских интересов предоставилась Советскому Союзу в 1954 году с приходом к власти Гамаля Абделя Насера, который в возрасте всего лишь тридцати шести лет стал первым представителем коренного населения Египта, возглавившим страну со времени, когда персидские завоеватели свергли последнего фараона в 525 году д. н. э. "В детстве, - писал Насер, - всякий раз, когда надо мной пролетали аэропланы, я кричал: - О Всемогущий Аллах, Да падет несчастье на головы англичан!" С вдохновенным национализмом Насера и той симпатией, которую питали к нему массы во всем арабском мире, не мог сравниться ни один другой арабский лидер современности. В шестидесятых годах Насеру было суждено стать жертвой своей собственной напыщенной риторики и образа героя, который он сам себе создал.

Но на раннем этапе его успехи на посту египетского руководителя стали как раз тем материалом, из которого создаются герои. В 1954 году, вскоре после прихода к власти, на Насера во время одного из митингов было совершено покушение, которое ему посчастливилось пережить. Из тех, кто стоял рядом с ним, двое погибли, а остальные, пытаясь спастись, попрыгали с трибуны. Насер же и с места не двинулся: "Пусть они убьют Насера!

Он всего лишь один из многих, и умрет он или останется в живых, но революция будет продолжаться!" В 1955 году он шокировал Запад, объявив о заключении договора на крупные поставки советского оружия при посредничестве Чехословакии. Это соглашение готовилось в таком строжайшем секрете, что даже послу Египта в Москве о нем ничего не было известно.

Одним махом был положен конец западной монополии на торговлю оружием на Ближнем Востоке. В июле 1956 года Насер национализировал Суэцкий канал, который был в свое время отдан в концессию обосновавшейся в Париже Компании Суэцкого канала и в глазах арабов был самым ярким символом западной эксплуатации. После того, как в ноябре Англия и Франция в сговоре с Израилем неудачно попытались восстановить контроль над Суэцким каналом с помощью оружия, Насер стал героем для большей части арабского мира (не признали его разве что только ортодоксальные арабские лидеры).

В 1958 году Насер совершил трехнедельную поездку по Советскому Союзу, где его также чествовали как героя. Советское руководство в полном составе прибыло в аэропорт, чтобы встретить его, он был почетным гостем на трибуне Мавзолея во время ежегодной Первомайской демонстрации на Красной площади. По возвращении на родину Насер, выступая перед огромной толпой в Каире, сказал, что Советский Союз - "дружественная страна, не преследующая никаких корыстных интересов", которая питает к арабам "глубокое уважение".

Но не всегда отношения между Насером и Кремлем складывались гладко. Серьезные трения возникли после того, как Насер начал преследовать коммунистов в Египте и Сирии (в период союза между двумя странами с 1958 по 1961 год) и выступил с осуждением коммунистов в Ираке. КГБ было наверняка известно, что после того, как Насер публично выступил с критикой политики, проводимой Советским Союзом в 1959 году, ЦРУ предложило ему американскую помощь.

Но, несмотря ни на что, в начале шестидесятых Хрущев и Центр были убеждены, что на Ближнем Востоке сложилось новое "соотношение сил", которое необходимо было использовать в борьбе с "главным противником", хотя и не все члены Политбюро разделяли эту точку зрения. Сирия и Ирак, а также Египет были настроены претив США. В 1962 году Бен Белла в Алжире провозгласил курс на построение социализма и ввел в состав правительства нескольких коммунистов.

После пережитого во время Карибского кризиса унижения Хрущев укрепился в своей решимости одержать верх над США в борьбе за влияние на Ближнем Востоке. Победа Кастро на Кубе явилась еще одним свидетельством в пользу новой политики союза с антиимпериалистическими, хотя и идейно не совсем последовательными, националистами в третьем мире, вместо традиционной опоры на коммунистические партии старого толка, которые были готовы идти за Москвой по пятам.

Советские идеологи изобрели термины "некапиталистический путь" и "революционная демократия" для обозначения переходной стадии от капитализма к социализму. Именно к этой стадии тяготели некоторые лидеры третьего мира. Решение Насера о национализации большей части египетской промышленности в 1961 году стало обнадеживающим свидетельством его движения по "некапиталистическому пути". На протяжении шестидесятых годов Советский Союз возлагал на него больше надежд, чем на любого другого афро-азиатского лидера. В период с 1953 по 1971 год на Египет приходилось 43 процента всего объема советской помощи третьему миру. В 1965 году египетская компартия объявила о своем роспуске, и ее члены подали заявление о приеме в правящий Арабский Социалистический Союз.

Горячая поддержка союза с Насером со стороны КГБ отчасти объяснялась тем успехом, с которым КГБ вербовал агентов из числа его ближайшего окружения. Самым важным из них был Сами Шараф. Шарафу с его округлым брюшком и свисающими усами никак не шла его кличка "Асад" ("Лев"). В 1959 году он был назначен директором информационного бюро при президенте, став, по сути, начальником египетской разведки и одним из ближайших советников Насера.

Оператор Шарафа Вадим Васильевич Кирпиченко позже стал резидентом КГБ в Каире и проработал в этой должности с 1970 по 1974 год. Его успехи в работе с агентурой способствовали его быстрому продвижению по службе в Центре, и в конце концов он стал первым заместителем начальника Первого главного управления. Шараф отвечал за проверку на благонадежность высших египетских чиновников и имел возможность прослушивать любые телефоны, которые интересовали его самого и КГБ.

Он оказывал КГБ и другие услуги, в частности, предоставив дополнительные возможности по вербовке, отправляя офицеров египетской разведки на учебу в Москву. Насеру было прекрасно известно о просоветских симпатиях некоторых министров, особенно Али Сабри, который в разное время занимал посты премьер-министра, председателя Арабского Социалистического Союза и вице-президента.

Но, похоже, он считал Шарафа, как и самого себя, убежденным арабским националистом, который делал все возможное, чтобы заручиться советской поддержкой без ущерба египетскому суверенитету. Кирпиченко играл на тщеславии Шарафа, постоянно уверяя его, какое огромное значение его информации придавал сначала Хрущев, а потом и Брежнев. Когда через год после смерти Насера Шараф наконец встретился с Брежневым на XXIV съезде КПСС в 1971 году, он не скупился в выражениях признательности и дружбы: "Я должен поблагодарить товарища Брежнева за предоставленную мне возможность встретиться с ним, несмотря на его занятость.

Не сомневаюсь, что это одолжение он сделал специально для меня. Я уверен, что наши отношения будут непрерывно развиваться, а грядущие дни и наши позиции по разным вопросам будут служить искренним свидетельством дружбы между Объединенной Арабской Республикой (Египтом) и Советским Союзом, между нашими партиями, народами и правительствами... Я глубоко убежден... что, поскольку Сами Шараф - сын великого лидера Гамаля Абделя Насера, ему принадлежит особое место в отношениях с советскими друзьями".

Несмотря на публичные похвалы, которыми Кремль щедро одаривал Насера, в середине шестидесятых годов его непомерно разросшийся авторитет непобедимого героя арабского мира вызывал скрытую насмешку как в Московском центре, так и за его стенами. Присвоение в 1964 году высшей награды СССР - звания Героя Советского Союза, которое никогда ранее не присваивалось иностранцу, - Насеру и начальнику его Генерального штаба было одним из обвинений, выдвинутых против Хрущева на заседании Президиума, который отправил его в отставку. Вручение Насеру этой награды породило целую серию анекдотов и куплетов, которые были весьма популярны в Центре.

Несмотря на популярность частушек про Насера, Центр в шестидесятых годах был глубоко, даже слишком глубоко уверен в росте советского влияния на Ближнем Востоке. "Соотношение сил", похоже, медленно, но верно складывалось не в пользу Запада. Два основных прозападных режима - монархии в Иордании и Саудовской Аравии - испытывали серьезное давление со стороны антизападного арабского национализма. В Кремле, в Центре и среди высшего военного руководства было широко распространено мнение, что благодаря советской военной технике и боевой подготовке египетские вооруженные силы буквально переродились. Ожидалось, что при поддержке Сирии и Иордании Египет добьется крупных успехов в войне с Израилем.

Однако против такой точки зрения было высказано серьезное возражение. В апреле 1967 года Египет посетил Николай Григорьевич Егорычев, который доложил, что и Египет, и Сирия нуждаются в гораздо более широкой военной помощи СССР для того, чтобы успешно противостоять Израилю. Но на его доклад никто не обратил внимания. В то время, как отношения между Египтом и Израилем становились все более напряженными весной 1967 года, разведдонесения, которые Шараф представлял Насеру, основывались на оптимистических оценках Центра о "соотношении сил".

Третья арабо-израильская война, начавшаяся с внезапного нападения Израиля, предпринятого в 8 часов 45 минут утра по каирскому времени в понедельник 5 июня 1967 года, продолжалась шесть дней. Исход войны фактически определился в течение первых трех часов, когда в результате налетов израильской авиации на земле было уничтожено 286 из 340 египетских боевых самолетов, и египетская армия осталась без воздушного прикрытия в последовавших за этим наземных сражениях на Синайском полуострове. До 4 часов дня 5 июня генералы Насера не осмеливались доложить ему, что его воздушные силы уничтожены. Когда же он узнал об этом, то заявил, что израильтян, видимо, поддерживают американские и английские самолеты.

В начале боевых действий на Синайском полуострове у египтян было столько же танков, сколько у Израиля, а в живой силе у Египта даже было превосходство. За четыре дня боев египтяне потеряли 700 танков и 17. 000 солдат, которые были убиты или захвачены в плен. Насер объявил об уходе в отставку, но многомиллионные демонстрации египтян, для которых он все еще был олицетворением арабского национализма, убедили его остаться на посту президента. За пределами арабского мира военные "успехи" Египта и союзной Сирии вызывали насмешки, которые умело подогревала израильская пропаганда, распространявшаяся о трусости арабов в бою. Египетских военнопленных фотографировали в нижнем белье на фоне неповрежденных советских танков и в других мало героических позах.

Официально Кремль встал на сторону арабов, осудил империалистическую агрессию и порвал дипломатические отношения с Израилем (о чем позже ему пришлось пожалеть). В частном же порядке некомпетентность арабских вооруженных сил подвергалась резкой критике и высказывалось возмущение по поводу того огромного количества советской военной техники, которая была захвачена израильтянами. Несмотря на то, что продолжали существовать теории сионистского заговора, Гордиевский отмечал, что многие в Московском центре хотя и нехотя, но с восхищением отзывались о победах израильтян и признавали, что арабам никогда не сравняться с ними по военному мастерству и храбрости.

Поражение Египта в шестидневной войне поставило Кремль перед альтернативой: или сократить затраты, или перестроить арабские вооруженные силы. Был выбран второй путь. Начальник советского Генерального штаба маршал Матвей Захаров вместе с президентом Подгорным отправился в Египет и остался там, чтобы давать рекомендации по реорганизации и переоснащению египетской армии. Со временем число советских советников в Египте превысило 20. 000 человек. Отчаянно пытаясь вернуть себе славу героя арабского мира, Насер в обмен на советскую помощь был готов идти на большие уступки, чем накануне шестидневной войны.

Одной из политических целей Москвы стало создание военных баз в Египте и в меньшей степени в Сирии, Ираке и Алжире. Значительно расширилось присутствие советских военно-морских сил в Средиземноморье после того, как были созданы базы материально-технического обеспечения в египетских портах Александрия, Порт-Саид, Мерса-Матрух и Эс-Саллум, в иракском порту Умм-Каср и в Адене в Народной Демократической Республике Йемен (Южный Йемен). В 1970 году по просьбе Насера для укрепления противовоздушной обороны Египта были созданы советские авиабазы, на вооружении которых находились зенитные комплексы SAM-3 и самолеты с русскими экипажами.

Арабист из ПГУ Борис Бочаров, сотрудник линии Н (поддержка нелегалов) в Каире, рассказывал Гордиевскому, что он перешел в линию ПР, чтобы контролировать "чрезвычайно важного агента в египетском аппарате, который предпочитает говорить по-арабски". Успехи в вербовке, достигнутые под руководством Сергея Михайловича Голубева, резидента в Каире с 1966 по 1970 год, способствовали его стремительному росту по возвращении в Москву. В Центре нередко можно было услышать шутку о "Египетской Советской Республике". Внедрение КГБ в египетский государственный аппарат достигло к тому времени наивысшей точки.

Однако огромные средства, которые Советский Союз вкладывал в Египет, не были подкреплены надежным фундаментом. Приток советских советников лишь углубил разрыв между советским и египетским обществом. Русские и египтяне практически не дружили семьями. Из пятнадцати тысяч арабов, которые обучались в конце пятидесятых и в шестидесятых годах в США, примерно половина вступила в смешанные браки с американскими гражданами. Но никто никогда не слышал, чтобы какие-то браки заключались между советскими советниками и арабскими женщинами.

После внезапной кончины Насера в сентябре 1970 года мощное здание советского влияния начало постепенно разваливаться. Почти два десятилетия спустя советский министр иностранных дел Андрей Громыко все еще утверждал: "Проживи он (Насер) еще несколько лет, ситуация в регионе сегодня могла бы быть совершенно иной." Алексей Косыгин, советский премьер-министр, говорил преемнику Насера Анвару Садату: "У нас никогда не было от него секретов, и у него никогда не было секретов от нас."

Первая половина этого утверждения, как было прекрасно известно Косыгину, была абсурдной, вторая же половина, благодаря Шарафу и другим, была недалека от истины. В первый же день своего президентства Садат крупно повздорил с Шарафом в своем кабинете. Позже Садат вспоминал: "Он принес мне пачку бумаг. - Что это?- спросил я его. - Это запись перехваченных телефонных разговоров между определенными людьми, за которыми установлено наблюдение. - Извини, я не хочу читать эту чепуху... И вообще, кто дал тебе право прослушивать телефоны этих людей? Убери эти бумаги, - сказал я, смахивая их со стола."

Но все-таки были моменты, когда Садат относился к "этой чепухе" с большим интересом, в чем он признавался Шарафу. Один такой случай произошел 11 мая 1971 года, когда без ведома Шарафа молодой полицейский, с которым, как утверждал Садат, он не был знаком, принес магнитофонную пленку с записью, якобы свидетельствующей, что Али Сабри, который, как надеялся КГБ, должен был сменить Насера, и другие просоветские политики "плели сети заговора, чтобы свергнуть меня и режим. " 16 мая Садат приказал арестовать Шарафа, Сабри и руководителей просоветской фракции Арабского Социалистического Союза. Всего через одиннадцать дней после этого Садат и Подгорный подписали в Каире советско-египетский договор о дружбе и сотрудничестве.

Как потом признался Садат, главная цель, которую он этим преследовал, заключалась в том, чтобы "рассеять опасения советских лидеров". Он попытался убедить советское руководство, что не собирается менять внешнеполитический курс Египта, а лишь ведет внутреннюю борьбу за власть. Прощаясь с Подгорным в аэропорту, Садат попросил его передать Политбюро: "Пожалуйста, верьте нам! Верьте нам! Верьте!" Вера Московского центра в Садата уже к тому времени серьезно пошатнулась. После ареста группы Сабри несколько агентов КГБ отошли от своих операторов. После смерти Насера надежды Центра в арабском мире были связаны с перспективами коммунистического переворота в Судане. КГБ считал руководителей Суданской коммунистической партии самыми преданными и лояльными на Ближнем Востоке.

В июле 1971 года попытка переворота, предпринятая офицерами суданской армии при поддержке коммунистов, была жестоко подавлена с помощью Садата. Среди казненных участников заговора был Генеральный секретарь партии Абд Махджуб и лауреат Ленинской премии мира Ахмед Аль-Шейх. Одновременно Московскому центру стало известно, что сотрудничавший с КГБ советский дипломат на Ближнем Востоке Владимир Николаевич Сахаров работает на ЦРУ. Предупрежденный с помощью условного сигнала (букет на заднем сиденье "фольксвагена"), он вовремя скрылся. Среди секретов, которые он выдал американцам, была и та роль, которую играл Шараф, будучи агентом КГБ.

К концу 1971 года в советском партаппарате и в Центре о Садате уже часто говорили как об изменнике. Было известно, что начальник разведки Садата генерал Ахмед Исмаил связан с ЦРУ. В 1972 году Садат выслал советских советников из Египта. Всего за семь дней из Египта вылетело 21 000 советников. Но пока Москва не решалась открыто порвать с Садатом, боясь тем самым потерять свои позиции на Ближнем Востоке, которые были завоеваны с таким трудом. Брежнев пришел к выводу, что у Советского Союза не было иного выбора, как продолжать оказывать политическую и военную поддержку, даже в том случае, если Садат открыто перейдет на сторону американцев.

У этого термина существуют и другие значения, см. Комитет государственной безопасности. Запрос «КГБ» перенаправляется сюда; см. также другие значения. Проверить нейтральность. На странице обсуждения должн … Википедия

У этого термина существуют и другие значения, см. Министерство государственной безопасности. История советских органов госбезопасности ВЧК при … Википедия

КОМИТЕТ ГОСУДАРСТВЕННОЙ БЕЗОПАСНОСТИ СССР (КГБ) - одно из названий партийно государственного органа, выполнявшего задачи по защите коммунистического режима советской России (СССР) от внутренних и внешних врагов. В этих целях КГБ обеспечивал внутреннюю безопасность и осуществлял внешнюю разведку … Юридическая энциклопедия

В.И. Ленин, первый председатель Совнаркома СССР Председатель Совета Народных Комиссаров СССР (аббр.: офиц. председатель … Википедия

У этого термина существуют и другие значения, см. Комитет государственной безопасности. Комитет государственной безопасности РСФСР Страна … Википедия

Комиссар государственной безопасности 3 го ранга специальное звание высшего начальствующего состава в органах государственной безопасности СССР. Содержание 1 История 2 Знаки различия 3 Присвоения … Википедия

У этого термина существуют и другие значения, см. Комитет государственной безопасности. Комитет государственной безопасности Республики Беларусь … Википедия

Список лауреатов Содержание 1 1967 2 1968 3 1969 4 1970 5 1971 6 … Википедия

Алексеевский Евгений Евгеньевич (р. 1906), министр мелиорации и водного хозяйства СССР с 1965,Герой Социалистического Труда (1976). Член КПСС с 1925. С 1923 на комсомольской, партийной, с 1931 на государственной работе в Таджикской ССР, с … Большая советская энциклопедия

Служебный список статей, созданный для координации работ по развитию темы. Данное предупреждение не устанавл … Википедия

Сейчас только ленивый не пишет о роли КГБ в Советском Союзе. Но так ли все было на самом деле, как рисуют авторы, клеймящие позором тоталитарный режим. Никогда эту тему не поднимал публично, но что-то понудило поделится. В 37 году некоторые мои родствениики в Ленинграде и области были репрессированы. Тетка в 19 лет села в тюрьму за опоздание на 20 минут на работу в сельском клубе. Донесли. За пожар в деревне расстреляли брата дедушки. Родной дед отсидел 5 лет и провоевал год в штафной роте за неудачную реплику на собрании в колхозе. Уполномоченный заявил" "СССР нужны дрова!. Все в лес",а дед поинтересовался: - "Коли СЫСЭРЭ нужны дрова, так чего она сама не пилит?" Сел. Двоих раскулачили. Пропали. Деда по матери в 1942 году в 46 лет отправили на фронт, так как он будучи председателем колхоза из-за посеял рожь позже, чем планировал райком. Во время Ленинградского дела двое родственников были расстреляны. Все так. Но в семидистый и позднее такого в СССР уже не было и в помине.

Однако страх перед зданием на Литейном был. Там даже на троллейбусной остановке всегда пусто было. Но особого проявления всевидящего ока все-таки не было. Слушали "Битлз", носили клеш и длинные волосы, крутили Высоцкого, одесситов, Клячкина и прочих стремных бардов. Смотрели "Брилиантовую руку", "Живые и мертвые", анкдоты травили. Вспоминается один характерный: " Пельше спрашиванет Леню: - Леонид Ильич, Вы собираете анекдоты про себя? - Ага, собираю. - Ну и как? - Собрал два лагеря, приступил к третьему" На самом деле никого за анекдоты не сажали. Знал только одного человека, моего дядю, который случайно оказался в Новочеркаске, учился в Ростовском университете, он там получил по голове прикладом и был исключен из числа студентов.

В обронке и зарытых учреждениях было строго, конечно, но жену дяди, работавшую на "почтовом" ящике (так называли закрытые предприятия) за прошлое мужа никто не гнобил. Да и его тоже. Просто в ЛГУ не приняли. Больше было смешных моментов.

В 1968 году мы с ребятами ходили на выставку ешской бижутерии в Гавань и приторчали у стенда с полуголыми моделями. К нам подошла чешка и мы заболтались. Так ничего особенного, вроде как клеились. Вдруг девушку куда-то оттерли, а нас быстреннько запихали в потайную дверь. Попугали, обозвали сексуальнымм маньяками и пинком выдворили на улицу. Я специально потом полез в энциклопедию - узнать что это такое - сексуальный маньяк. Правда в техникум сообщили, там нас песочил военрук, но больше за длинные волосы. Позже в институте к нам приехала группа из Алабамы, собрались в кафе в Купчино, особого отбора не было, пили конечно водку, трепались всяко-разно. На острые вопросы отвечали. Был там и кагебешник, он особенно и не скрывался. Без последствий.

Ездили в стройотряд в Германию и Болгарию, полный контакт с местными, вплоть до любви с иностранками. Никто не пас. Я был комиссаром отряда. Никаких инструкций и напутствй. С тургруппами было несколько по другому. В поездке в Чехию с группе был опер, нона все смотрел сквозь пальцы, вполть до того, что сам толкал икру и "Беломор" горничным. За 5 лет обучения в вузе не слыхал ни об одном факте интереса КГБ к студентам, хотя был членом комитета ВЛКСМ. Тема диссидентов как-то стороной прошла, да ею никто особо и не интересовался. Говорили свободно, стукачей не боялись. Да и очем собственно говорили: о джинсах, жвачке, пластинках, сэкс-журналах и т.п. Власть ругали, тем кто слишком рьяно вел общественную работу говорили прямо в глаза.Так что КГБ пугало прошлым, но не настоящим. Больше вреда или проблем было от партработников. Критика там, разборки на собрании, выговора, нудение вечное и так далее. Насчет церкви опять же. Точно не помню, но кажетсяв 1977 году стал крестным отом. Крестили в Спасо-Преображенском соборе, который любит Путин, девочку, дочку секретаря бюро ВЛКСМ стойтреста. Вполне так публично, со свечками, среди бела дня. Немного тревожился, но все нормально. Больше боялся насмешек, чем санкций. Так что все это о запрете - мифы.

А вот в 90-у ФСБ доставало изрядно. Откуда-то повылезали, в дела полезли, крышавать стали, но все равно все отношения идеологии не касались. Бизнес и ничего личного. Возможно мне и моим сверстникам повезло или наши выходки не тянули на покушение на строй. Не знаю. А вытворяли всякое. Один мой друг снял в 1979 году в тургостиннице "Мир" француженку из Нанта, жил у нее в номере двое суток, ходил в ресторан и ни фига. Мы завидовали. Пытались повторить его подвиг, но, к сожалению, не вышло.

Я далек от мысли, что КГБ было таким, как он виделся мне, наверное там, действительно, кого-то прессовали, выгоняли, того же Высоцкого, например. Только вот сам я и никто из моих товарищей при Брежневе на крючок не попадались. Я порой послушаюНоводворскую и Сванидзе и мне кажется, что мы жили в параллельных мирах. С удовольствием бы прочел о чем-то противоположном, не обязательно о Бродском, Солженицине, Сахарове, Новодворской и других узниках совести, лучше о рядовых гражданах.

Только не поймите превратно, я не пытаюсь идеализировать время, просто иногда досадую, у людей есть истории, а я вроде как и не там жил.

Советский системный либерал, советник главы КГБ Андропова и директор Института Америки Георгий Арбатов в автобиографии "Человек Системы" приводит интересные аргументы, чем были хороши годы брежневского застоя. Среди них - "стране нужно было переходное время, чтобы окончательно избавиться от сталинского рабства" и "коллективное руководство Политбюро страной" (при больном Брежневе; как учёба демократии для элит).

Георгий Арбатов сыграл большую роль в становлении режима "просвещённого чекизма". Он стал консультантом Юрия Андропова ещё в начале 1960-х, когда тот был секретарём ЦК КПСС. Тогда при Андропове собралась сплочённая группа "системных либералов" - кроме Арбатова это были Бовин, Шахназаров, Бурлацкий, Иноземцев и др. Когда Андропов стал главой КГБ, эти люди остались при нём и разработали т.н. "теорию конвергенции" - постепенной трансформации советского социализма в советский же капитализм. Ныне модная теория "гибридных режимов" как раз имеет корни в андроповских 1970-х.

(На заглавном фото: Револьд Антонов (от левого, переднего ряда), Джордж Шерри, Дэвид Рокфеллер, Станислав Борисов; Георгий Арбатов и Юрий Бобраков (два справа, задний ряд), Уильямсбург, Вирджиния, США, 1979 год)

В автобиографии "Человек Системы" Георгий Арбатов выступает с неожиданными аргументами в защиту брежневского застоя (и "просвещённого чекизма" как составной части той эпохи). Во всяком случае, я первый раз встречаю такие аргументы в советской и российской политологии.

Арбатов начинает издалека. В начале 1970-х СССР проиграл американцам "битву за Китай". Президент США Никсон и его советник Киссинджер поняли, что Китай - природный, исторический враг России. И одновременно - у маоистской элиты КНР был огромный страх перед соседом. Мао и позднее Дэн Сяопин верили, что СССР спит и мечтает о завоевании Китая. По их расчётам, советские танки при начале войны были бы у ворот Пекина уже через неделю. Не исключали они и нанесения ядерного удара по Китаю. Вот на этих страхах и сыграли американцы. (Интересно, что в то же самое - в возможную войну с Китаем - верили и в СССР. Арбатов пишет, что с тех пор у советской а потом и у российской элиты появилась вера, что Китай - тоже вечный и природный враг. С американцами можно договориться, это люди одной цивилизации. А с Китаем - никогда).

(Блог Толкователя писал об этом - )

И в руководстве СССР в начале 1970-х возникла идея оторвать Германию и страны Центральной и Северной Европы (в первую очередь Австрию) от США. "Раз вы так - с Китаем, то и мы - с Германией". Ситуации способствовал и приход социал-демократов к власти в Германии и Австрии. "Привязать" их решили с помощью газовой, а затем и нефтяной Трубы. И вот якобы без застоя, частью которого было внешнеполитическое успокоение СССР (т.н. "разрядка", подписание Хельсинкского акта в 1975 году), такого выхода СССР в Европу не было бы. Предыдущие советские режимы - сталинский и хрущёвский - были агрессивны во внешней политике, рассматривали Европу как саттелит Америки, а Брежнев и Андропов увидели в Европе равновправного партнёра. Внешнеполитическая европеизация СССР вскоре перекинулась и на внутреннюю политику с возрастанием роли в жизни страны "нормальности" и консьюмеризма.

Второй аргумент Арбатова в пользу застоя - это усталость страны от сталинских и хрущёвских реформ. Общество само требовало застоя. "Если же исходить из того, что после сталинской диктатуры мы были обречены на очень сложную полосу истории, то общество должно было освобождаться от рабства. Тогда эти восемнадцать лет (застоя) предстанут не такими однозначными, серо-грязными", - пишет Арбатов.

Третий аргумент Арбатова в пользу застоя - это возникновение института коллективного руководства Советским Союзом. Сталинское единоначалие сменилось после его смерти тоже коллективным руководством (Берия, Хрущёв, Маленков, Булганин, Молотов). Впрочем, вскоре (к 1957 году) оно выродилось до склок и попыток госпереворота. Хрущёвское единоначалие было вынужденным, чтобы сохранить единство элит. С приходом Брежнева к власти, казалось, такая система власти сохранится. Однако Брежнев, как пишет Арбатов, честно признавался, что он плохо понимает в экономике, госуправлении, силовых органов и перераспределял полномочия среди этих "крыльев власти".

А его серьёзная болезнь, инфаркт, случившийся с Брежневым в 1974 году, институциализировал коллективное руководство страной. Властным органом стало Политбюро, часто принимавшее стратегическое решения большинством голосов после дискуссий. Резко возросла и роль экспертов - примерно таких, как сам Арбатов, или советник Брежнева - Александров. При этом, в отличие от середины 1950-х, коллективное руководство не привело к заговорам, к попытке сместить недееспособного Брежнева. Элиты стала удовлетворять такая система управления. Арбатов описывает как типичный пример одно из таких экспертных обсуждений перед принятием важного решения - помогать Советскому Союзе Анголе или нет (в середине 1970-х):

"Я лично несколько раз говорил об этом с Андроповым. Он внимательно слушал меня, не прерывал. Говорил потом обстоятельно с Громыко (глава МИД). С Брежневым довелось поговорить, поспорить на ту тему с группой товарищей. А потом Брежнев выключился из беседы. И через минуту сказал: "Ну вы спорьте а я пойду к себе".

(Георгий Арбатов и Генри Киссинджер, 1990-е годы)

В конечном итоге гуманизация элит, произошедшая с ней в годы застоя, позже позволила СССР относительно безболезненно перейти к реформам конца 1980-х и наступлению капитализма в стране.

У Блога Толкователя есть Телеграм-канал

Также советуем читать наши телеграм-каналы

Об экономике - Proeconomics

Социально-политический - Красный Сион

+++

Ещё в Блоге Толкователя о советском застое:

Историк Рой Медведев описывает Андропова как либерального, интеллигентного человека, любившего авангардную живопись и поэзию. Председатель КГБ собрал вокруг себя группу консультантов из системных либералов, которая разработала систему работу с интеллигенцией: минимум репрессий, если возможно - перекупать её.